С тех пор, как сто лет назад было окончательно и неопровержимо установлено,
что небо -- необитаемо, старинный замысел соединить его с землей посредством
чуда зодчества стал испытывать новый прилив всеобщего народного сочувствия.
Этому благоприятствовало и то, что наша Ангельская губерния сопредельна
небу. Некоторыя отдаленныя ея части почти соприкасаются с ним, так что
в ясную погоду порою трудно бывает разобрать, где именно кончаются наши
солнечныя улицы и начинаются опустевшие небесные селенья. Особенно близок
к небу знаменитый на весь мир своей красотой и своим богатством посад Веверлеева
Горка, что лежит на живописных зеленых холмах в полунощной части нашего
великаго города. Об этом посаде даже слагают стихи: один выпускник здешнего
Lycеe Franсais так и сказал: «Отчизна наша -- Веверлейский холм!»,
за что удостоился похвалы градоначальства.Близость к небу порождает
свои неудобства. Покупатели роскошных усадеб то и дело вчиняют иски здешним
продавцам, обвиняя их в том, что те воровским образом показывали им Эдем
вместо выставленных на продажу угодий. А околоточные надзиратели, да и
сам господин частный пристав уже не раз добродушно журили местных садовников,
когда те, ненароком перейдя межу, принимались с увлечением подстригать
заповедныя райския кущи.
С самого начала строителям Башни сопутствовала удача. Еще с туземных
времен на Веверлеевой Горке, в том самом месте, где теперь проходит Свято-Марфинский
проезжий тракт, стояла исполинская многоярусная руина. Губернская летопись,
которую начали вести еще до основания города, сообщает о ней, что туземцы,
пришедшие сюда в глубокой древности с далекаго юга материка, намеревались
построить там свою жертвенную пирамиду-зиккурат. Тоска по оставленной родине
утраивала их силы, и они уже завершали первую дюжину ярусов, когда строительство
неожиданно прекратилось. Источники умалчивают о причинах этого. Быть может,
виной тому было одно из частых в наших краях землетрясений, а может быть,
среди камнетесов-невольников случился бунт. Как бы то ни было, зиккурат
остался незавершенным. Спустя год после остановки строительства туземцев
навсегда изгнали первооткрыватели края, от которых ведет свой род большинство
нынешних ангелогородцев.
Двести лет назад неугомонные горожане решили все же воздвигнуть великую
Башню, использовав туземную пирамиду в качестве основания. Над полукруглыми
низкими сводами дикого камня они возвели с десяток приземистых галерей
в колониальном стиле и покрыли стены щедрым слоем известки. На большее
не достало ни средств, ни времени, так как вскоре первооткрывателей края
в свою очередь вытеснили колонисты, прибывшие на подводах откуда-то с востока.
Колонисты возвысили Башню всего на несколько сажен, добавив целые ряды
статуй, изумительно красивые барочные карнизы и волюты на каждый этаж.
После этого наступило длительное затишье, прерванное лишь однажды усилиями
одного богача-веверлейца, всеми уважаемаго алхимика, знахаря и предсказателя
будущего, который на свои деньги привез из Европы и вмонтировал в Башню
купленные им по случаю половину готического собора и три четверти древнеримского
барельефа.
Сто лет тому назад, когда Ангельская губерния, неожиданно и невиданно
разбогатев, стала расти, как на дрожжах, насыщаемая устремившимся в нее
пришлым людом, городская управа, наконец, сподобилась выделить средства
на продолжение Башни. Башня должна была стать предметом гордости всего
побережья, предметом зависти столицы мира -- нашего сумрачного антипода.
За три-четыре десятилетия прошлaго века дело необыкновенно подвинулось.
Над каждым из десятков ярусов дородных бетонных колонн, облагороженных
коринфскими капителями, красовались мраморные доски с высеченными на них
именами многочисленных доброхотных даятелей. Лепные листья лавра и пухлые
цементные плоды уснащали щедрые балконы, а на высоте птичьяго полета среди
балюстрад, трехэтажных арок и ниш красовались почти настоящие греческие
фронтоны. Верховному зодчему даже не приходилось более опасаться своего
главнаго врага -- смешения языков; ведь оно произошло гораздо ранее, а
ко времени его служения множество наречий разношерстных пришельцев уже
слилось в местный говор ангельского языка, на котором мы изъясняемся и
поныне.
Трудности начались уже после смерти верховнаго зодчего. Меж его наследников
начались склоки и раздоры, коммерческая жизнь города переживала упадок,
и власть предержащие подумывали об урезывании ассигнований на строительство.
В зодчестве тоже начинались новые веяния. Встревоженные ученики покойнаго
архитектора составили попечительский совет, в который вошли виднейшие благотворители
и отцы города. Решено было сперва избавиться от безсмысленной роскоши:
разом кончилось время мезонинов, архитравов и фальшколонн. Затем отказались
от оконных переплетов, убрали лепные украшения, балконы, парадныя лестницы.
От кирпича в видах экономии перешли к цельнолитым панелям, красить которые
вскоре стало казаться излишним. Спустя несколько лет верхние ярусы приобрели
безупречно строгий вид воплощенной в бетоне прямоугольной сетки координат.
Тогда в совете попечителей разразился скандал. Ретрограды обвиняли новых
зодчих в том, что те предали память великого архитектора, возглавлявшего
строительство более полувека. Мятеж удалось прекратить, только пообещав
старикам, что все решения будут отныне приниматься голосованием.
Как и следовало ожидать, применение нового метода окончилось полным
фиаско. Стороны не могли согласиться решительно ни о чем, среди новаторов
появились разнообразные течения, нетерпимые друг к другу, так что большинство
голосов собрать тоже не получалось. Но работы продолжались как ни в чем
не бывало. Новый городской голова придумал блестящий выход. Башня была
разделена на участки -- величиной сообразно численности сторонников каждого
стиля, и каждая партия возводила свой сектор по-своему. Так продолжалось
довольно долго. Башня поначалу пестрела разнообразием школ, но постепенно,
по мере того, как фантазия различных фракций иссякала и они начинали заимствовать
новшества друг у друга, все возвратилось к проверенной и приемлемой для
всех прямоугольной сетке.
Двадцать лет назад кончились деньги. Хозяйство губернии было в глубоком
кризисе, и управа заявила, что не даст больше ни копейки. Частные же благотворители
уже давно один за другим отпадали от дела соединения Веверлеевой Горки
с небом, так как конца-края этому делу не видели, и постепенно все, наконец,
обратились к другим начинаниям.
И снова попечительский совет посетила необыкновенная удача. В город
приехал инженер нового, тогда еще совсем неслыханного направления. Осмотрев
Башню, он сказал, что сможет продолжить стройку, не расходуя впредь и десятой
доли средств, выделявшихся на нее прежде. Совет с восторгом принял его
предложение. Расчет был гениально прост: первые ярусы Башни создавались
с таким огромным запасом, что выдержали бы, даже если часть материалов
была бы вынута оттуда и брошена на строительство новых этажей. Так и поступили.
Дикий камень туземного зиккурата, кирпич колонистов, сталь и бетон эпохи
губернского расцвета потоком пошли от вросшего в землю основания к заоблачному
верху Башни. Со временем навострились снимать целые фрагменты стен: арки,
своды, колонны -- и все скопом перемещать гигантскими лебедками к месту
стройки. Веверлейцы не могли нарадоваться тому, что их Башня растет, словно
побег бамбука, при этом не требуя даже новых налогов.
Все вы еще помните великое землетрясение, случившееся у нас десять
лет тому назад. Темной, душной ночью в ноябре, когда весь Ангельск спал
сном праведника, раздался оглушительный удар, и отвратительный, выворачивающий
душу наизнанку горизонтальный толчок, опрокинувший дома и сбивший с опор
скоростные дороги. Все следующее утро шел дождь из крупных обломков, и
неделю оседала густая черная пыль. Когда она рассеялась, вертолеты городской
стражи, спасателей и служб новостей впервые смогли вылететь к Веверлеевой
Горке, чтобы обозреть ущерб, понесенный верхними ярусами Башни.
Обозревать было нечего. Башня рухнула. На десять верст окрест не было
ни одного целого дома, не размолотого лавиной камня, и ни одного целого
фрагмента размером хотя бы с этаж.
Целым остался только туземный фундамент -- древний, грубо тесаный зиккурат.
К весне следующего года иждивением веверлейской управы в нем был оборудован
исполинский гараж.