Speaking In Tongues
Лавка Языков

Элина Войцеховская

Меж островов

О Роберте Грейвзе, «Феях и Фузилерах», войнах, островах и богинях

 Роберт Грейвз


Роберт Грейвз (1895-1985) -- пророк Белой Богини, автор непревзойденных «Греческих мифов» и замечательных исторических романов «Я, Клавдий» и «Божественный Клавдий и супруга его Мессалина», ученый и переводчик, считал себя прежде всего поэтом.
Предлагаемая статья не преследует биографических целей, ибо имеется немало подробных жизнеописаний Р. Грейвза, и призвана всего лишь привлечь внимание читателей к этому не самому популярному у русского читателя автору на примере его раннего поэтического сборника «Феи и Фузилеры» (1918).
«Почему Грейвз?» -- пожмет плечами читатель, избалованный обилием англоязычной литературы и переводов с нее. Апеллируя к авторитетам, напоминаем: в 1962 г. Оден называет Грейвза «величайшим из живущих английских поэтов». Восхищаясь честностью великого поэта, рискнем согласиться с его оценкой.




Вопрос: Почему Вы так охотно пишете
о Риме времен Клавдия?
Ответ: Потому что я был там!
(Из интервью с Р. Грейвзом)






I



Ярким солнечным днем 24 июля 1895 года, в Уимблдоне, в добропорядочной и состоятельной викторианской семье родился мальчик. Его созвездие -- Лев, знак -- Солнце, в завершение блистательной триады младенец огненно рыж.
Астрологические данные юного Роберта Грейвза фон Ранке, ибо именно так звали нашего героя, ярки и однородны, генеалогические -- противоречивы, биографические же отличаются изощренной симметрией.
Он восьмой по счету ребенок в семье, но он же и третий. Восьмым он был у отца, стоявшего у порога своего пятидесятилетия Альфреда Персифаля Грейвза, школьного инспектора и малозначительного поэта ирландского бардического толка, сына ирландского Епископа Лимерикского. Третим же, по закону исключенного третьего, он был у матери, сорокалетней Амалии (Эми) фон Ранке, дочери немецкого профессора медицины, лет за пять до рождения Роберта отвергшей предложение премьер-министра Баварии с тем, чтобы выйти за вдовца с пятью детьми.
Бабушка Роберта по материнской линии -- норвежского происхождения, дочь гринвичского астронома Людвига Тиаркса. Бабушка по отцовской линии -- шотландка, из семьи, выводящей свое происхождение от Роберта Брюса. С британской точки зрения, в жилах потомка-тезки знаменитого короля, кажется, не было ни капли истинно английской крови. Подобные случаи, впрочем, нередки.
Отношение Роберта Грейвза к предкам менялось в зависимости от возраста и расположения духа. В детстве он гордится своей ирландской кровью. В автобиографическом «Прощании со всем этим» («Good-bye to All That», 1929) он говорит о непроходящем чувстве вины, связанном с тем, что ему приходилось обращать оружие против братьев по крови, и отдает откровенное предпочтение своим немецким корням. К 1957 году, когда Грейвз готовил новую редакцию упомянутой книги, он уже потерял на войне сына и довольно близко сошелся с несколькими евреями, испытывая стыд на этот раз от принадлежности к той же расе, что и нацисты. Чуть позже Грейвз заявил, что считает себя приемным сыном Уэльса, поскольку среди валлийских серых ягодных холмов прошло его детство. Наконец, пребывая в летах глубоко преклонных, Грейвз увлекается историей Шотландии и акцентирует родственные связи с этим народом.
Большинство же биографов сходятся на том, что Грейвз, лицом более напоминая мать, был при этом безусловным духовным наследником семьи своего отца.
Фамилия Грейвз происходит от норманнского «graef», что противоречиво переводится как «каменоломня», «источник сведений», «добыча» или «жертва». Первый угодивший в анналы Грейвз был полковником «круглоголовых», который, приняв деятельное участие в заключении Чарльза I в Кэрисбрукский замок (Carisbrooke), стал роялистом. Роберт, убежденный монархист (чему, вне сомнений, способствовала королевская кровь), одобрял перемену убеждений своего предка.
Природа царской власти таинственна и сложна, но еще таинственнее и сложнее, по признанию Грейвза, генезис поэтического дара. Кому, как, за что он дается? Этот вопрос не берется обсуждать даже Грейвз или, по меньшей мере, не берется обсуждать его публично. Но на вопрос «что делать с поэтическим даром?» Грейвз дает жесткий ответ: служить и ждать приказаний, или, если угодно, слушаться внутреннего голоса.
Британский поэт Роберт Грейвз большую часть отведенного ему времени провел на жаркой Майорке. Что общего у обоих островов? Оказывается, пейзажи сходны: те же серые холмы, изгибы береговой линии, оттенки морской воды.
Балеары, южная тень Британии, с их очаровательно подавляемыми римским духом, но не подавленными древними верованиями, с их греческой ироничной изысканностью, с их карфагенской хищноватой основательностью, вряд ли были случайным выбором. Остров есть гораздо более адекватная модель мира, чем материк, особенно, если остров достаточно велик и расположен в Средиземном море.
Если провести на карте Европы прямую линию, соединяющую Майорку с Лондоном, или, предположим, с Эдинбургом, то прямая эта, едва коснувшись Испании, перережет Францию пополам. Пожалуй, для того, чтобы перечеркнуть Францию подобным образом, было трудно найти более подходящую исходную точку, чем Майорка. Отметим это для себя. Упомянутое географическое обстоятельство, быть может, кое-что прояснит в дальнейшем.
Тема симметрии звучит опять и опять, так же, как и тема наследства. Любой человек воспроизводит родителей не только генетически, но и отчасти биографически, ибо в биографии каждого повторяются специфические фамильные особенности. (В первом приближении отметим: отец Грейвза был поэтом, мать всю зрелую жизнь прожила на чужбине.) Одной из распространенных вульгаризаций этой ипостаси закона повторения может явиться, к примеру, Эдипов комплекс, природа которого куда более патриархальна, чем хотелось бы представителям венской школы психиатрии, и который здесь, к счастью, ни при чем.
У Роберта Грейвза, как и у его отца, было две жены и по одинаковому количеству детей от каждой. У Альфреда Персифаля Грейвза, напомним, было дважды по пятеро детей, у сына его Роберта -- дважды по четверо. Но Роберт не был вдовцом. Период формального безбрачия, промежуточный и счастливый, связан с именем Лоры Райдинг (Райхенталь, Готтшалк, Джонс) -- поэта, критика, ведьмы, Музы -- эманации, как полагал Грейвз, Белой Богини.
Лора Райдинг

Лора Райдинг (1901-1991)
Лора Райдинг ревниво заметила как-то, что «Белая Богиня» представляет собой не более, чем резюме бесед, которые она вела с Грейвзом на Майорке. Сама она, меж тем, осталась лишь второразрядным поэтом.
Роберт Грейвз в 40 лет

Р. Грейвз в сорокалетнем возрасте
Способность наделять вдохновением не эквивалентна способности к созиданию, не без мелкого кощунства отмечаем для себя: на чем, собственно, основана уверенность, что поэты менее талантливы, чем их Музы?
Но кто же это, Белая Богиня? Послушаем эксперта.
«Белая Богиня -- одна из старейших богинь в Европе, Азии и Африке. Она белая в силу множества причин: белая в хорошем смысле и белая в плохом. Она побуждает поэтов писать стихи, она подвергает их суровым испытаниям, она заставляет их переживать адские времена, и если они не накладывают на себя руки или не порочат себя каким-то другим способом, она обходится с ними милостиво, и они отправляются в валлийский рай, что то же самое, что ирландский древесный рай. Она подвергает поэтов нескольким смертям, и когда они умирают, она нередко смягчается: и награда за страдания, причиненные чередой Белых Богинь -- встреча с Черной Богиней. Черная Богиня представлена в греческой мифологии образом Матери Ночи. Мать Ночь обитает в подземельи и воплощает мудрость, честь и справедливость. Перед ней восседает Белая Богиня и привлекает внимание к своим оракулам, стуча в медный барабан. Вот что происходит с поэтами. Судя по всему, выдержав все ее испытания, они попадают к Черной Богине. И способны, не испытывая мучений, рассказать о том, что им известно... Я надеюсь, что встречу однажды Черную Богиню (1).»
Это выдержка из интервью с Р. Грейвзом («The Listener» 28 мaя 1970), в котором он, быть может, чересчур откровенен. Или же, напротив, сама Богиня потребовала от него этой обнажающей степени откровенности. Семидесятипятилетний Грейвз знал, о чем говорил, должны признать мы.
Роберт Грейвз прошел свой путь просвещенного поэта, поэта-пророка от начала до конца, но, перед тем, как осознанно посвятить себя другим божествам, ему пришлось честно исполнить службу Аресу.






II



Юноша из хорошей семьи, вместо оксфордских аудиторий оказавшийся на полях сражений, Роберт Грейвз, казалось, был обречен разделить судьбу «потерянного поколения». Классическое времяпрепровождение представителей последнего состояло в том, чтобы, просиживая часами в барах и ресторанах, наблюдать беззаботно веселящуюся публику, не знавшую войны, и пьяно твердить, что после всего случившегося прежняя жизнь для них невозможна.
Прежняя жизнь невозможна -- с этим безмолвно соглашается Грейвз, поэтому приходится умереть и родиться заново. Не все умели это сделать, не все знали, что это возможно. «Согласно примитивным европейским верованиям, только короли, вожди и поэты или колдуны имели привилегию возрождаться к жизни» (2). Примитивные европейские верования не столь уж примитивны, если вполне образованные люди были неспособны воспринять их хотя бы интеллектуально.
Безнадежность -- довольно красивое слово, но слезливо-камерная тема безнадежности чужда Грейвзу. Жизнь и Смерть есть единственная поэтическая тема, согласно мнению валлийского поэта Алана Льюиса, разделяемому Грейвзом. «Для поэтического журналиста тем может быть много, но для поэта, как понимал это слово Алан Льюис, выбора нет.» (3)
Первый сборник Р. Грейвза (1916) назывался «Сквозь пекло» («Over the Brasier»), во втором же -- «Феи и фузилеры» («Fairies and Fusiliers») -- божественное уже проникает в то, что осталось от прогоревшего дотла пекла. Богини Р. Грейвза зовутся пока феями, изящны и эфемерны, животворящую матриархальную мощь они обретут в какой-то из последующих жизней своего адепта, но их присутствие уже ощутимо.
В стихах Грейвза есть восторг и смерть, прекрасные цветы и кровь, но в них нет слез отчаяния. Между тем, он, быть может, больше, чем кто-либо другой имел основания к тому, чтобы стать певцом безнадежности.
В 1916 году на Сомме (вспомним о Франции, перечеркнутой линией, готовой зацепить Сомму) Грейвз был настолько тяжело ранен, что его признали погибшим, и его семье было отправлено письмо о его гибели. Командование признало ошибку, и капитан Р. Грейвз был вычеркнут из списков погибших и внесен в списки раненых. «Но я был мертв», пишет об этом Грейвз («Побег»). Ошибки не было. Умерший и (воз)родившийся возвращается с Елисейских полей и великодушно готов кое-что о них поведать.
Роберт Грейвз во время войны

Роберт Грейвз во время войны
Новорожденному -- двадцать один год, возраст его -- вечность. Вера и одаренность позволяют избраннику богов или, если угодно, богинь, обратить внимание на кое-что помимо набившего оскомину черного коридора. (Архетипическая память потомственного барда, заметим в скобках, не отрицает возможности после смерти угодить в царство Гадеса вместо валлийского рая или, что менее вероятно, ада.)
«Побег» представляется основным стихотворением сборника, самым откровенным, самым глубоким и... отчасти разочаровывающим. Цербер, Персефона, толпы голодных духов -- как будто, ничего нового нет. И значит это, что ничего нового, вероятно, быть и не может, зато к старому следует относиться к надлежащим почтением.
Земной опыт небесполезен, когда имеешь дело с Цербером, -- об этом знали еще классические герои, не догадываясь, впрочем, прибегнуть к «всесильному маку» и не понимая, что если выволочь «милого пса» из Аида, то его место незамедлительно займет его кровожадный двойник. Закон несохранения нематерии, назовем это для себя, ибо с точки зрения смертного Цербер нематериален.
Взгляд поэта, к голове которого притронулась сама Персефона (и который много позднее напишет лучшую по сей день книгу по греческой мифологии), на греко-римские сюжеты вполне согласуется с классической традицией. Меж тем, в ветхозаветных историях («Иона», «Голиаф и Давид») в поэтическом изложении Грейвза акценты заметно смещены.
Стихотворение «Голиаф и Давид» заключает в себе неприятное пророчество. Сына Роберта Грейвза, погибшего во II мировой войне, звали именно Дэвидом. Просвещенному ли поэту не понять всего смысла этого имени?
Роберт Грейвз -- рыжий царь-воин-поэт -- сам был Давидом в гораздо большей степени, чем его погибший сын. Вероятно, Роберт не чувствовал угрызений совести или же смирился с неизбежностью жертвы, ибо уже в «Белой Богине» (1955) спокойно замечает в скобках: «И святой Давид! -- как добавляем мы, верные королевские валлийские стрелки, ко всем нашим тостам первого марта» (4), -- Св. Давид, в довершение странностей, традиционно почитался в упомянутом полку.
Грейвзу, как и пристало настоящему поэту, выпало несколько смертей. Хотелось бы верить, что та, и не последняя даже, но единственная, способная вызвать уважение и сочувствие у чиновников министерства внутренних дел, принесла умершему то, к чему он стремился.
Девяностолетний седовласый благообразный старец скончался на Майорке в декабре 1985 года. Погода, вероятнее всего, была пасмурной.

Август-сентябрь 2000
Базель-Бордо








Рекомендуемая литература:



  1. Роберт Грейвз, «Белая Богиня», Москва , Прогресс-Традиция, 1999
  2. Роберт Грейвз, «Мифы древней Греции», Москва, Прогресс, 1992
  3. Robert Graves, Raphael Patai, Hebrew Myths, McGraw Hill Paperbacks, New York, 1989 (first edition: Doubleday and Co., 1963)




Рекомендуемые ссылки:



  1. Отрывки из автобиографии («Good-bye to All That», 1929)
  2. Роберт Грейвз в «Encyclopaedia Britannica»
  3. «The Robert Graves Trust, Society, Journal and Archive»
  4. «Robert Graves Poetry on the World Wide Web»




1. Возьмем на себя смелость предположить, что существуют и обратные постижения. См., например, здесь о Черной Мадонне.
2. «Белая Богиня», Москва , Прогресс-Традиция, 1999, стр. 107
3. ibid., стр. 20-21
4. ibid., стр. 95