Speaking In Tongues
Лавка Языков

Нина Алмазова

Путешествие в описываемое прошлое:
«Гам лет и улиц» Виктора Шнейдера





Эту статью не стоит читать, не прочтя сперва «Гам лет и улиц».
«Гам лет и улиц» не стоит читать, не перечитав сначала шекспировского «Гамлета».
Перед нами последнее прозаическое произведение Виктора Шнейдера (1971-2001), которое сам он называл романом, но делил на пять актов. Гибель Виктора прервала работу на середине. Тем не менее роман демонстрирует такое зрелое, многократно возросшее со времени написания первой повести мастерство, а с другой стороны -- так полно и блестяще подхватывает и -- увы -- завершает все ключевые для автора темы, что без его публикации трудно дать представление о творчестве Виктора Шнейдера.
С шекспировских образов Виктор -- школьник, заболевший «Гамлетом», -- начинал, представив в десятом классе на городской олимпиаде по литературе «драматические обрывки "Мой Гамлет"» (будущие «Капли датского короля»). Работа над этой темой продолжалась всю жизнь, став не менее узнаваемой «визитной карточкой» поэта, чем его ежегодные «Первые снега». С присущей ему самоиронией Виктор комментировал заглавие «Мой Гамлет»: «Только в пятнадцать лет и можно выбрать тему, которая была бы столь банальна, с одной стороны, и столь амбициозна одновременно. Но теперь уже никуда не деться». Стремление -- опять же по его словам -- «прояснить позицию автора» (Шекспира) вылилось, помимо уже названного драматического опуса и множества проходных упоминаний, в серию эссе «Трагедия Гамлета, датского принца» (также оставшуюся незаконченной). Но для воплощения той насущной, глубинной внутренней связи -- с автором ли, или с героем бессмертной трагедии -- которую нес в себе В. Шнейдер, в конце концов понадобился «Гам лет и улиц». Начало работы над романом -- 15 июля 1998 г., продолжение -- после долгого перерыва, с 11 ноября 2000 г. и до конца.
Мир, в который Виктор помещает своих персонажей, соткан из нескольких пластов и практически сплошь литературен. Помимо прямых отсылок к шекспировскому «Гамлету», читатель очень скоро обнаружит другой ряд аллюзий: эпоха, последовавшая за революцией в России, заселена у В. Шнейдера не только реальными поэтами и писателями того времени (в романе упоминается более двадцати прославленных имен), но и их портретами и автопортретами, выведенными на страницах книг: Бессонов А. Толстого в «роли» Блока; чеховский Треплев (и Заречная в «роли» Комиссаржевской); Ю. Живаго; набоковские Ф. Годунов-Чердынцев (со своей квартирной хозяйкой фрау Стобой) и Сан Васильич Чернышевский (видимо, контаминация Александра Яковлевича Чернышевского и Георгия Ивановича Васильева)… Наконец, третий пласт: плоть и кровь ушедшей в прошлое эпохе В. Шнейдер придает, щедро используя семейные предания -- и, конечно же, черпая то, что актуально в любое время, из собственной жизни. Неудивительно, что главному герою он дарит свои стихи, написанные до «Гама лет и улиц»: этот прием применяется поэтами нередко. Но пусть читатель оценит интересный эксперимент: творения, сочиненные «под Ахматову» от имени не слишком одаренной подражательницы -- поэтессы десятых годов XX века.
Невольно вспоминается эпизод повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу» с изобретением машины для путешествий по описываемому времени: «Этот мир обладает своими весьма любопытными свойствами и закономерностями, и люди, населяющие его, тем более ярки, реальны и индивидуальны, чем более реально, страстно и правдиво описали их авторы соответствующих произведений».
На созданном таким образом фоне вполне органичен главный герой -- Гамлет, родившийся на сей раз в зажиточной еврейской семье в начале XX века. Молодой поэт.




* * *



Некогда по поводу развернувшейся на сайте фан-клуба М. Щербакова дискуссии о том, всегда ли аллюзии нуждаются в расшифровке, В. Шнейдер писал: «Зачем же аллюзии, если не пытаться их понять? Но <…> в том и вопрос: стоит ли тому, кто распознал 60% цитат как что-то само собой разумеющееся (то есть не заметив, что он что-то там распознавал), 10% -- нахмурив лоб и напрягши память, про 20% понял, что к чему-то тут отсылают, -- раскрывать глаза на то, что он не узнал сам. Я думаю, да. Потому что те первые 60% у разных людей разные, а расширять свою эрудицию -- это вообще похвально». Что ж, учтем точку зрения автора и «сверим наши наблюденья» (1), читатель! Но предупреждаю еще раз: вы не сможете получить всего удовольствия от чтения романа и принять участия в игре, к которой нас приглашают, не освежив предварительно в памяти шекспировского «Гамлета»!
Имена действующих лиц у В. Шнейдера -- по привычке, идущей еще от юношеской «Акынской песни» с ее системой прототипов, -- тщательно продуманы. Фамилию главный герой получил в наследство… от собственного внука (?) Сани Фришберга, знакомого читателям «Акынской песни» и «Ближнего твоего…». С другой стороны, не исключена и отдаленная перекличка с названием замка Фреденсборг, который, как Виктор объясняет в «Каплях датского короля»,

возвел
поблизости от этого же места
принц Клавдий, королевский младший брат.

Что касается имени «Даня» -- вероятно, сыграла роль и рифмовка с тем же Саней, но главное не это. Не удалось подыскать еврейское имя, напоминающее «Гамлет», зато удалось намекнуть на титул «принц Датский».
Друг детства героя Гилька (Гиляр Рувимыч) Розенштерн «прочитывается» легко. Правда, он такой искусный флейтист и кларнетист, что даже зарабатывает этим на жизнь, играя в ресторане, -- между тем как Гильденстерн, один из его неразличимых прототипов, играть на флейте, как известно, не умел (акт III, сцена 2). Неспроста Розенштерн должен был, по замыслу автора, оказаться более удачливым в манипулировании главным героем…
Уже не так просто узнать Романа ГорЯчева (помните, носитель славного «римского» имени Горацио утверждает во 2-й сцене V акта, что он «больше древний римлянин, чем датчанин»?). Но если разгадать эту загадку, то становится понятнее и обращение «Мейлах», которым Горячев награждает приятеля: в самом деле, как еще можно перевести на еврейский «мой принц»?
Наконец, говоря об именах, не забудем и бедного Жорика.
Восхищает искусство, с каким В. Шнейдер лукаво вплетает в свой текст самые знаменитые цитаты из «Гамлета» -- и в устах его героя, каждый раз по совсем другому поводу, они звучат ничуть не менее естественно, чем у Шекспира:


Так свою подлую осторожность смог списать я на заботу о Ней, на Ее решение. «Я ни на чем не настаиваю, но подумай хорошенько сам». Я и подумал. Увы -- потому что чем больше размышляешь, тем трусливее становишься (~ акт III, сцена 2).
Но будь у нее сорок тысяч братьев, а не одни потенциальные ухажеры вокруг, ей бы жилось, подумал я, вольнее (~ акт V, сцена 1).

В немецкой литературе меня интересовало в ту пору вживания в новую страну, признаться, одно -- новые слова. Не содержание, не красота формулировок, а только слова, слова, слова (~ акт II, сцена 2).


Эти намеки (как и появление тени отца, и учеба героя в Виттенберге), рискнем предположить, входят в пресловутые 60% всем известных цитат. Но все ли обратили внимание, например, на Данино детское воспоминание об отце, который в гневе выбросил из саней какого-то поляка -- в точности как Гамлет-старший (акт I, сцена 1)? Все ли поняли, почему Дане с возлюбленной облако казалось похожим не то на верблюда, не то на кита (Гамлет в разговоре с Полонием, впрочем, предлагал еще и хорька: акт III, сцена 2)? Все ли уловили отголосок расспросов Гамлета (акт IV, сцена 4) в разговоре с Горячевым о готовящейся войне в Шлезии («Она стоит того? Клок сена»)?.. Не могу утверждать, что найденным мною «гамлетовские» аллюзии в романе исчерпываются, и предлагаю читателю включиться в дальнейшие поиски.




* * *



Конечно, в задуманной литературной игре не обходится без анахронизмов. Больше всего их в языке героев: «на полном серьезе», «засыпаюсь», «не испытываю с этим никаких проблем», «маразматические теории», «никаких психологических барьеров», «сбагрить» -- не звучит ли все это слишком современно для серебряного века? Когда появились шкафы «Хельга», с которыми необратимо связано в сознании их владельцев это женское имя, -- неужели в 20-е годы? Пусть прояснят ситуацию сведущие читатели! Но, так или иначе, едва ли подобные неточности помешают кому-то при чтении романа -- особенно при первом чтении. Не забудем, к тому же, что на доскональную проверку реалий у В. Шнейдера просто не хватило времени…
Виктор не любил говорить о невоплощенных замыслах из некого суеверного страха, видимо, знакомого большинству пишущих: «разболтаю -- а потом не закончу». Однако о продолжении «Гама лет и улиц» он успел немного рассказать брату: Гилька Розенштерн (действуя по заданию НКВД в духе сменовеховской политики) убедит Даню возвратиться в Советскую Россию, где тот, чтобы избежать ареста, будет притворяться сумасшедшим. И долгожданная встреча с кузиной принесет влюбленному много неожиданного… Однако мы знаем, что Даня Фришберг -- в отличие от своего создателя -- останется жив: «Каждая доведенная до конца автобиография по-своему радостна»…
Публикация незавершенного романа В. Шнейдера -- грустный подарок ценителям его творчества.


1. Гамлет. Акт III, сцена 2.