Speaking In Tongues
Лавка Языков

Фаина Гуревич

НА РЕКАХ ВАВИЛОНА

Блестящий шар рассыпал по потолку, стенам, столикам и лицам горсти ярких зайчиков. Самый прыткий из них пробежался по бутылочному ряду за стойкой, пропал на мгновение в темном углу, появился опять, чтобы едва не запутаться в рыжей гриве сидевшей за столиком девушки, не торопясь пересек обширный бюст официантки, мазнул по коротко стриженной голове черного парня, спутника рыжей, перескочил на стену и, уже утомившись, медленно переполз через раму с завитушками, окаймлявшую бело-голубой пейзаж, больше похожий на кремовый торт. Здесь он покачался задумчиво среди барашковых волн и нехотя отправился в обратный путь: через раму на стену, потом по черной голове — бюста на месте не оказалось, поэтому пришлось довольствоваться круглой колонной, — дальше сквозь рыжую гриву в угол и над редкой шевелюрой сидевшего неподалеку от Марины человека, на которого она изо всех сил старалась не смотреть, обратно к бутылкам.

Марина тряхнула головой: надо расплачиваться и уходить, а не таращиться на постороннего мужчину и связку ключей, валявшуюся перед ним на стойке, — это, в конце концов, неприлично. Но сегодня был день чудес.

Точнее вечер, потому что день начинался не менее бездарно, чем вся предыдущая неделя. Командировка с лихвой оправдывала самые худшие ожидания: вместо спокойной и размеренной работы один на один со всепонимающим компьютером приходилось с утра и до вечера кому-то что-то объяснять, доказывать, показывать, писать бумаги, соглашаться с нелепыми претензиями, уступать во имя неких высших политических целей и, выходя по вечерам с гудящей головой из конторы, обнаруживать, что деваться в гнусном городишке на юге Америки совершенно некуда. Торчать в этой дыре ей предстояло еще почти неделю, но в субботу контора, к счастью, не работала, а у городишки вдруг обнаружился плюс: судя по карте, путешествие к океанскому берегу не должно занимать больше двух часов. Поэтому сегодня поздним утром – вставать рано она никогда не любила – Марина села в рентованную машину (фирма платит) и покатила к побережью. Путешествие заняло, однако, не два часа, а все четыре, потому что уже на подъезде к курорту она застряла в чудовищной пробке, а когда добралась, наконец, до океана и запарковала машину далеко от пляжа — ближе, ясное дело, не оказалось места, — пошел дождь.

Неприятности Марина переносила стоически. Она считала их платой за слишком гладко складывающуюся жизнь: живы-здоровы родители; дочь Ленка – умная серьезная девочка и красавица, между прочим, непонятно в кого, как иногда кокетливо говорила Марина; с мужем они за много лет умудрились не надоесть друг другу, хоть и всякое бывало; даже эмиграция, на которую она не вдруг решилась, проходила без особых стрессов – легко дался язык, легко вжились, быстро устроилось с работой. Так что грешно было гневить Бога и жаловаться на судьбу из-за какого-то дождя, тем более что океан был теплым, дождь — несильным, и она, спрятав одежду в сумку, прыгала в волнах и гуляла по пляжу, пока не надоело. И волны, и пляж были здесь необычного светло-серого цвета, совсем не грязного, и даже симпатичного, как песцовый мех.

А потом возникла проблема. Потому что в Америке есть все, кроме малозначительной вещи — кабинок для переодевания. В хорошую погоду это было бы ерундой, но сейчас надеяться на солнце не приходилось, поэтому Марина, с содроганием натянув джинсы прямо на мокрый купальник, рысью помчалась в располагавшийся неподалеку от пляжа ресторанчик, интересуясь в этом заведении исключительно дамской комнатой. Она не собиралась задерживаться, но на обратном пути между туалетом и выходом вдруг остановилась, словно прилипнув к полу.

Исчезли куда-то столики, стойка, скучавший бармен, разномастные лица вокруг, серые волны и серый песок в окнах – всего этого больше не существовало, и Марина ловила губами, ноздрями и зажмуренными веками прикосновение совсем другого ветра, запах хвои и брызги совсем другого моря. Из динамиков, сменив какую-то современную невнятицу, неслись чистейшие, давно и прочно забытые, но знакомые до малейшего перепада интонации звуки «Шизгары».

Господи, каким же гениальным нужно было обладать воображением, чтобы в невинном, тривиальном английском «She’s got it» услышать это сумасшедшее, шизоидное, нежное и рычащее, тигрино-полосатое, немыслимое слово. Шиииз-га-ра…

Стоять столбом посреди ресторанного зала было невозможно, уйти, не дослушав, — тоже, поэтому Марина примостилась в углу стойки и попросила у лениво суетившегося бармена «маргариту». А через несколько минут, когда звучала уже другая, незнакомая музыка, и Марина, поражаясь собственной впечатлительности, дрожащими руками доставала из сумочки сигареты, появился этот человек.

Она узнала его, потому что видела совсем недавно на пляже; там с ним была еще полноватая женщина и мальчишка лет пятнадцати в красной кепке и красной майке. Лицо мальчика выражало такое же снисходительное высокомерие, которое всегда появлялось у Ленки во время их нечастых семейных мероприятий: видно было что чаду в тягость общество родителей, или оно считает, что должно быть в тягость, но бунтовать открыто пока не решается. Марина, еще до того, как услышать речь, узнала в семействе соотечественников, хотя держались они спокойно и без свойственной недавним эмигрантам испуганной наглости. Что-то неистребимое остается в лицах – в глазах, но больше — в форме рта: привыкшие к своим экающим гласным американцы даже когда молчат, держат нижнюю губу чуть-чуть вперед и растянутой в четвертьулыбку; воспитанные на совсем других звуках «наши» с годами перенимают у аборигенов все, или почти все, только не эту мимику.

Сейчас человек был один, сидел в двух метрах от Марины и потягивал из тяжелой кружки пиво. Тяжелая фигура и обычное лицо: глубокие залысины и усталые складки от носа к губам, над правой бровью почти незаметный шрам. Лет ему было, наверно, столько же, сколько Марине, с той лишь поправкой, что ей никто никогда не давал ее годы, — по крайней мере, она сама была в этом твердо уверена. Человек неторопливо постукивал быстро таявшей сигаретой о край стеклянной пепельницы, а рядом с пепельницей, словно ладонь, растопырившая железные пальцы, валялась, небрежно брошенная хозяином, связка ключей. Именно эта связка и заставила Марину так внимательно и до неприличия пристально рассматривать ее владельца. Потому что зацепившись рукояткой за кольцо, тянулся в ее сторону острием небольшой латунный брелок: нож с размашистой надписью вдоль лезвия — Palanga.

Господи, как давно это было… У девочки был трудный год, следующий будет еще труднее, потом вступительные экзамены, девочке обязательно нужно отдохнуть. Девочка отдыхала… другого такого лета не было, ни раньше, ни потом. Курорт, море, дюны, манящие чем-то запретно-заграничным латинские буквы на вывесках, литовское фруктовое вино, больше похожее на компот, сигарета по кругу, разумеется — гитара, разумеется — танцы до полного нестояния на ногах, под раздолбанный магнитофон, хрипящий эту самую «Шизгару», разумеется, роман с бесконечными поцелуями и прижиманиями, дальше которых дело не шло — герою было так же безнадежно шестнадцать, а на дворе стоял последний год всего лишь семидесятых. Под утро Марина осторожно проскальзывала в сарайчик, который сдавало на лето тихое литовское семейство, до полудня отсыпалась, потом убегала, тщательно замазав предательские красные пятна на шее и груди. Родители всех этих художеств наверняка бы не потерпели, но с ней была бабка, больше озабоченная тогда, через два года после смерти деда, устройством собственной личной жизни.

В память того лета у нее осталась единственная фотография: очень худой парень с длинными выгоревшими прядями волос стоит, касаясь босыми ногами воды, а вокруг только море; надпись на обороте: «Видишь, я все-таки умею ходить по воде». Он показывал Марине этот фокус: за городом была небольшая бухта, посередине которой уходила далеко в море узкая коса точно вровень с поверхностью воды. При достаточно развитом воображении можно было представить, что человек идет не по косе, а прямо по морю, но Марина тогда лишь сморщила нос и пробурчала: непохоже. Фотография была сделана классно: пропали из вида все признаки твердого дна и берега, босые ноги стояли на воде уверенно, как на асфальте, а лицо выражало приличествующую моменту высшую отрешенность. Наверняка не обошлось без фотографических трюков, на которые Славка – так звали героя марининого романа – был большой мастер.

Марина снова проводила взглядом надоевший зайчик, но на обратном пути не удержалась и все-таки остановила глаза на сутулой фигуре. Человек обернулся и уже во второй раз поймал ее взгляд. Это становилось совсем неприличным, и Марина, мотнув головой в сторону ключей, сказала по-английски:

— Мне нравится ваш брелок. Что значит Паланга?

— Это город на Балтийском море. Я там родился.

— Как интересно, — Марина старательно изображала американку; это было нетрудно, говорила она почти без акцента. – Где это?

— В Литве. Это бывший Советский Союз.

Они поговорили еще немного. Она о том, что здесь в командировке, приехала к морю всего на день, и вот дождь. Он – что они с семьей выбрались на недельку отдохнуть, и вот дождь. Но неделя еще только началась, и, может, им повезет с погодой. А вообще-то они живут в Филадельфии, в Америке три года. Незнакомец говорил медленно, с тяжелым акцентом и ошибками. У него была приятная улыбка: она начиналась от уголков рта, мгновенно захватывала все лицо, собираясь стрелками вокруг глаз, так что шрам над бровью забавно топорщился, и так же быстро и неожиданно исчезала. Марине хотелось сказать, чтобы он не мучился и переходил на русский, но она удержалась, потому что прекрасно знала к чему всегда сводятся разговоры с соотечественниками – к домам, машинам, ценам, зарплатам и жалобам, жалобам… В дверях появилась давешняя женщина и помахала рукой. Маринин сосед извинился, заплатил за пиво, еще раз напоследок улыбнулся и ушел.

Она посидела немного, надеясь услышать опять «Шизгару», потом сказала себе, что гораздо проще заказать в магазине диск Shocking Вlue, раз уж вдруг стала мучить ностальгия, расплатилась и тоже ушла.

Марина вышла к океану. Дождь кончился, но в воздухе стояла влажная серая морось. Солнце садилось у нее за спиной, там же остались горящие окна отелей, вывески, рекламы, автомобильные фары. Впереди небо затягивалось сумерками и вместе с водой и серым песком превращалось в один сплошной серо-сизый туман. Неподалеку плескалась на мелководье какая-то парочка – единственные, не считая ее, люди на всем пляже, и Марина, чтобы не мешать, медленно пошла в другую сторону. Там должен был быть невысокий пирс, построенный из таких же серых досок, она запомнила его еще днем, но сейчас он сливался с сумерками и даже не угадывался.

И вдруг Марина остановилась. Если бы не ярко-красная майка и такая же бейсболка, она никогда бы не разглядела этого тощего мальчишку; спокойно и неторопливо он шел по невидимому пирсу – нет, прямо по воде, легко перешагивая с волны на волну, уверенно и независимо – по серому океану. Как по асфальту.

Дорога | Зима

Speaking In Tongues Лавка Языков

Фаина Гуревич

НА РЕКАХ ВАВИЛОНА

Speaking In Tongues
Лавка Языков